Зашедшие слишком далеко

Sets

Оригинал

Мы никогда не предполагали, что это случится. Забавно, что именно мои мальчики свели нас вместе. Милые Фред и Джордж всегда попадали в неприятности, и, в конце концов, их декан вызвала Артура и меня к себе. Они не сделали ничего такого, чтобы приглашать директора, но профессор МакГонагалл захотела встретиться с нами, узнать о наших методах воспитания… ну и все такое. Теперь, оглядываясь назад, я осознаю, что мы могли обойтись просто совой, ну или двумя. Разве что дорогая Минерва знала все наперед.

Мы не видели друг друга долгие годы. О, конечно, мы встречались мельком на вручении диплома Билу и Чарли, но мы никогда просто не болтали. Она провела нас в свой кабинет, закрыла дверь, повернулась и обняла обоих. Мы втроем учились вместе; впрочем, она никогда не была для нас близким другом. Вокруг этой бледной, черноволосой, темноглазой, почти помешанной на учебе гриффиндорке ходили слухи; говорили, она не интересовалась мальчиками. Насколько я могу судить, никто даже не давал ей шанс. Девушки тоже, собственно говоря; по крайней мере, в дни ее учебы в Хогвартсе. Но она была здесь и обнимала нас, как лучших друзей.

-Молли, Артур, садитесь, - поприветствовала она, занимая свое место за добротным дубовым столом. Что мы и сделали. Помнится, Артур потянулся за моей рукой и нежно держал ее, пока Минерва вводила нас в курс дела. Она поведала нам об одной из проделок Фреда и Джорджа, мы с Артуром заметили, что это похоже на то, что они однажды уже сотворили дома, подумали об их наказании. Примерно через час нашего подшучивания, Артур извинился и ушел в уборную. Наш разговор принял более личный характер, мы оставили мальчиков в покое и предались воспоминаниям о наших хогвартских деньках: вспомнили несколько значительных Квиддичных матчей и Кубок Квиддича в четвертый год нашего обучения. Минерва смахнула слезу. Я пододвинула к ней стул и протянула бумажную салфетку, которую откопала у себя в сумке. Она благодарно приняла ее и, промокнув глаза, спросила, не хочу ли я встретиться с ней на следующей неделе. Под влиянием момента я согласилась. Когда Артур вернулся (к тому времени я уже поставила свой стул обратно), я подумала, какой вред может принести встреча со старым другом?

На следующей неделе я появилась в Хогсмиде, прокладывая себе дорогу сквозь противоестественно большую толпу в "Три Метлы". Почему-то я забыла упомянуть Артуру о нашей маленькой встрече, но разве это имеет значение? Мы встречаемся лишь для того, чтобы выпить и поболтать, а он никогда особо не любил Минерву. Уважал – да, но недолюбливал. Когда я вошла, она уже сидела за столиком в другом конце пивной, и Розмерта подавала ей глинтвейн. Повернувшись, чтобы уйти, Розмерта наклонилась и легонько чмокнула Минерву в губы, а уж затем покинула ее.

Я ничего не могла с собой поделать и заморгала; но ведь этот поцелуй, безусловно, дружеский и ничего больше. Минерва уже поднесла напиток к губам, когда заметила меня, но даже на полпути сквозь заполненный бар я смогла заметить, как сверкнули ее темные глаза, как она оживилась и, в целом, несколько расслабилась.

-Молли, - прокричала она, и я села напротив нее за маленький столик.

-Я так рада, что ты смогла придти… - и мы принялись болтать, как подруги. Вино расслабило меня; я была рада, что пришла. Пробыв там часа три, мы неохотно простились и договорились встретиться на следующей неделе, потом на следующей, и еще на следующей.

Наши визиты каждый четверг в полдень в бар быстро стали постоянными, и когда мне было не по карману купить себе напиток, Минерва делала это за меня. Мы узнали друг о друге все: что она работала так усердно, чтобы порадовать своего отца, который, как бы в насмешку, умер прямо перед ее выпуском. Ее отцом был директор Диппет: она была внебрачным ребенком одной его мимолетной шотландской пассии, от которой и взяла имя. Дамблдор – тогда профессор Трансфигурации – занял место Диппета, а МакГонагалл – Дамблдора. Пятнадцать лет спустя, после смерти Биннса, она стала завучем. Ее любимый цвет – зеленый, несмотря на то, что это цвет Слизерина. Она любит поэзию и музыку, но не терпит причудливых мечтаний на своих уроках. Она помешана на Квиддиче и шахматах и верит, что если распустит волосы, то ученики не будут воспринимать ее всерьез. И да, она лесбиянка.

Она сказала мне это честно и откровенно, без колебаний, как только я спросила ее, были ли слухи, ходящие по школе, правдой.

-Да, это правда. Меня никогда не влекло к мужчинам. Конечно, ни один не обращал на меня внимания во время учебы. Я даже не уверена, что была гомосексуальной уже тогда, - она ненадолго замолчала, сделав маленький глоточек, прежде чем продолжить приятным, безразличным голосом. – Через несколько лет после того, как я начала преподавать, Сибилла Трелони подошла ко мне и сразу же заявила, что меня тянет к женщинам. Она сказала, что есть что-то в моей ауре (о, ты же знаешь, что я не верю в такую чепуху, Молли), и предположила, что я лесбиянка. Сначала я смутилась, но потом она заметила, что мадам Помфри и мадам Хуч вместе еще с их школьных дней. Тогда я ей прямо сказала, что да, так и есть. Так я оказалась свидетелем первого сбывшегося предсказания Сибиллы.

Она тепло улыбнулась мне, словно уставшая от своей обычной холодности. Помнится, я улыбнулась в ответ и потянулась к ее изящной руке, обвила своими пухлыми пальцами ее тонкие и легонько сжала их. Я не знала о Поппи и Ксеомаре.

Я рассказала об Артуре и о детях, почему наш брак был таким внезапным и как через шесть месяцев появился Бил. Я рассказала, сколько усилий мы потратили на то, чтобы отправить детей учиться, о наших финансовых затруднениях и работе Артура в министерстве. Поплакалась о его ужасном увлечении маглами и их немагическими вещами, и что он все время возится с ними. Я призналась, что ни с кем кроме Артура не целовалась: мы были вместе с моего третьего года обучения (его – пятого), но, конечно, Минерва знала об этом.

-Хм… скажи мне, на что это похоже – спать с мужчиной? – спросила она меня однажды, спустя несколько месяцев. Я только слегка моргнула, уже привыкнув к подобным вопросам. Отпив немного горячего шоколада: стоял январь, а мой плащ был слишком тонким, я ответила:

-Ну… это удивительно, - медленно отозвалась я, - конечно, мне не с чем сравнивать. Артур так нежен со мной… Иногда я чувствую, что он боится причинить мне боль. Я знаю, что я маленькая, Эрва, но я крепкая.

Помнится, она рассмеялась на это.

-Крепкая, Молли, но небьющаяся ли? – поддразнила она, и мы дружно захихикали.

На следующей неделе Минерва изменила традиции и пригласила меня в свои личные апартаменты. Она подала горячий мятный чай в хрупких бело-голубых фарфоровых чашечках и усадила меня напротив себя за маленький столик на двоих. Тут она пожаловалась, что ее уши замерзли, и поднесла руки к строгому узлу волос. И тогда я впервые увидела ее волосы распущенными… впервые с наших школьных дней. Они упали черными волнами едва ли не до талии, блестящая и восхитительнейшая грива, какую я когда-либо видела. Пока мы разговаривали, она сняла очки, чтобы протереть их маленьким носовым платочком. Тогда я впервые осознала, как она красива.

Она поймала мой пристальный взгляд, и подобие румянца окрасило ее бледные щеки; Минерва осторожно улыбнулась.

-Ты хорошо выглядишь с распущенными волосами, - сказала я, по-моему, немного быстрее, чем следовало. – Ты должна носить их так чаще.

Знакомое, острое чувство зажглось внизу живота, когда она улыбнулась, и я почувствовала себя неловко. Никогда раньше женщины не вызывали у меня такой реакции. Я не была уверена, нравится ли мне это.

Минерва улыбнулась почти застенчиво, опустив глаза.

-Я так и делаю, когда уверена, что ученики или учителя не увидят меня.

-И мужчины увлекаются тобой, когда ты так прекрасно выглядишь? – я небрежно скрестила ноги, опуская чашку и поправляя мантию.

-На самом деле, нет, - сказала она тихо, глядя в свою чашку. Это был конец нашей встречи в тот день.

Неделю спустя, когда я постучала в дверь, ее волосы были распущены. Я пришла немного раньше, сказала она, а она должна уйти чуть попозже; но я все равно зашла. Я увидела, что она попыталась приукрасить комнату: несколько замечательных карандашных рисунков в одинаковых деревянных рамочках висели на стенах. Пока она расставляла чашки и блюдца, я внимательно изучала рисунки. Они были просто прекрасными, реалистичными… каждая мелочь была тщательно выписана. Их темы широко варьировались… Помнится, на одном был изображен простой букет маргариток, на другом – гордый кентавр, изучающий ночное небо. Еще на одном пожилая женщина в старомодной робе обнимала молоденькую ведьму, одетую по последней моде. У обеих были закрыты глаза, и слезы стекали по щекам.

-Это ты нарисовала, Эрва? – она подошла и встала позади меня, пока я изучала рисунок, который не слишком вписывался в композицию.

Это был скорее набросок, чем рисунок; резкий, нечеткий, с разлетающимися со странных углов линиями. Тем не менее, я смогла различить два тела, прижавшиеся друг к другу, и бледный румянец окрасил мои щеки, когда я осознала, что фигуры были обнаженными женщинами. Я поспешно отвернулась и увидела, что Минерва изучает меня с удовлетворенной полуулыбкой.

-Да, признаю, это мое, - она тихонько засмеялась, нежно проведя рукой по рамке. – Только некоторые имело смысл повесить, и я наконец-то нашла время на прошлых выходных.

-Это здорово, Эрва, - ответила я, осторожно переведя взгляд с грубого наброска двух любовниц на портрет, напоминавший Дамблдора, только лет на 50 моложе.

Казалось, она немного оживилась, частично вернув голосу строгость, но я не была против.

-У меня в спальне есть еще несколько. Если тебе интересно, то я могу показать их тебе.

-Конечно, - ответила я, не столько заинтересовавшись ее рисунками, сколько желая увидеть стиль ее спальни. Я никогда не видела ее раньше.

Улыбка исказила суровый рот профессорши, и она толкнула дверь, на которую я раньше не обращала внимания. Она была такой узкой, что я предположила, что там находится чулан для метлы или что-то еще в этом духе. Но Минерва провела меня внутрь, в маленькую комнатку, лишенную окон. У дальней стены стояла простая софа. Комната освещалась магически резким белым светом, приглушенным лишь настолько, чтобы быть едва терпимым. В комнате было несколько туго набитых картонных коробок и мольберт с чистым листом пергамента и угольным карандашом. В остальном комната была пустая, даже пол представлял собой голые доски.

Она подошла к коробке и, открыв ее, вытряхнула груду пергаментов, пока я в изумлении оглядывалась вокруг.

-Эрва, - сказала я ошарашено, - это выглядит так…

-Одиноко, я знаю, - прервала она меня с улыбкой, и я робко кивнула в подтверждении. Стены не украшали даже рисунки. – Альбус всегда жалуется, когда заходит за мной посреди ночи, чтобы попросить помочь ему разобраться с очередной проблемой.

Она начала складывать небольшую стопку карандашных набросков, выбирая любимые из большой кипы в коробке.

-Но я люблю все простое и практичное. Здесь все, в чем я действительно нуждаюсь.

Я шагнула к ней, опустившись рядышком на колени. Она передала мне маленькую стопку, и я начала быстро перебирать их.

-Это великолепно, Минерва! – я прервалась, изучая подробный рисунок детеныша единорога, стоящего на узловатых дрожащих ногах под раскидистой ивой.

-Спасибо, - сказала она со слабой улыбкой.

-Почему ты не продаешь их? – я слегка перетасовала пачку, и у меня перехватило дыхание, когда я увидела прекрасно нарисованный торс обнаженной девушки. Ее лицо казалось оживленным и дружелюбным; полные губы были изогнуты в соблазнительной улыбке. Ее ладони лежали на плечах, а руки скрещивались посередине груди. Волосы ниспадали на плечи и почему-то, даже в черно-белых тонах, я угадывала их рыжий цвет. Я задумчиво дотронулась до моих собственных огненных волос, пристально глядя на рисунок. Несмотря на очевидную разницу в возрасте, я не смогла удержаться от вопроса:

-Минерва…

-Моя первая подружка, - ответила она немного резко. – Ее звали Таша. Таша МакНейл.

-А, - тихо сказала я, чувствуя легкое разочарование, сама не зная почему.

-Посмотри, - Минерва прервала мои мысли, протягивая мне ярко раскрашенный масляными красками рисунок меня в золотой мантии, какой, я в этом была уверена, у меня никогда не было. Я была удивительно хорошенькой на нем, мои глаза и рот смеялись над чем-то. Я решила, что мне это нравится.

-О, Эрва, - вздохнула я, легонько проведя пальцами по нарисованным красным губам. Я встала, все еще держа это изображение; Минерва тоже поднялась. – Ты сделала из меня красавицу.

-Ты и есть красавица, - сказала она, ее обычно спокойный голос был удивительно напряжен. Я почувствовала себя неловко под ее пристальным взглядом и попыталась рассмеяться; но я чувствовала, как по моему телу растекается жар от ее страстного взора.

Она долгое мгновение смотрела на меня, и я не смогла удержаться и не посмотреть на нее. Ее глаза, я обнаружила, не были совершенно черными, как мы считали. Они были темно-стального цвета, смягченного любовью, но темнеющего от голода. Во мне едва остались силы сглотнуть, я старалась удержаться на плаву в бушующей темноте ее глаз. Я наклонилась ближе, потом отдалилась, но она держала дистанцию между нами постоянной. Краем глаза я увидела, что она оперлась рукой на стену позади меня. Я так сильно захотела, чтобы она поцеловала меня, что почувствовала себя раскаленной от желания и страха. Я испугалась.

Она резко наклонилась вперед, и прижалась к моим губам. Моя спина оказалась прижатой к стене, руки – на ее талии, но я не оттолкнула ее. Я притянула Минерву к себе, приоткрывая губы и позволяя ее языку ворваться в мой рот. И внезапно я перестала бояться, позволяя ей властвовать надо мной, одержать верх. Ее губы распаляли меня, ее язык был ядом, но таким сладостным ядом, сахарным и восхитительным.

Ее пальцы крепко сжали мои плечи, так крепко, что почти причиняли боль. Потом вновь ослабли и скользнули по моим рукам, сцепляясь вновь чуть выше моих локтей. Мне пришлось поднять голову, чтобы удержать ее рот поцелуем. Но в конце концов она отстранилась, оставив меня тяжело дышащей, дрожащей, с пламенеющими мыслями и бурлящими чувствами из-за прекрасной сексуальной Минервы.

Я хотела ее. Я хотела доставить ей удовольствие. Я хотела снова целовать ее. Не было больше неловкой тишины между нами, когда мы упали на кровать, с нетерпением ища губы друг друга. Не было колебаний, не было протеста, когда она легла на меня; лишь ее стройное тело на моем. Существовала лишь страсть, жажда.

Артур и дети больше не были частью моей реальности.