Just like me you’ve got needs, and they’re only a whisper away. And we softly surrender to these lives we’ve tendered away. (*) - Bed of Lies, Matchbox Twenty
Они сидят, откинувшись на подушки и устремив взгляд на стену. Солнечные
лучи струятся и трепещут золотом. Свет угасает — заходит солнце — и они
смотрят. Просто смотрят. То прикроют глаза, то подвинутся на кровати.
Каждую ночь… сидят и смотрят, как нечто становится ничем. Им нравится
следить, как в полосах света увядает и блекнет мерцание. Нравится
наблюдать… пальцы сцеплены, ноги переплелись… (спутанные как
нити, как проволока, обвивая друг друга над и под. наматывая на длинные
тонкие пальцы темные локоны и влажный шелк кроваво-красных волос. цвета
крови, текущей в их венах… …сплетенные тесно. тугими узлами и преградами.)
Им слышно биение чужого сердца и слышно, как сильно колотится в груди сердце собственное, и стук его отдается в ушах (такой оглушительный и удушливый. душная комната. кровать слишком мала и тоже душит), и они не знают, чем заняться, кроме как слушать и смотреть.
За окном все мелькает нечто злое — то уходит, то возвращается — ложные тревоги… но они здесь. Просто ждут (ждут СмертиСмертиСмерти),
бередит душу беспокойство, волнение и страх. Об этих вечерах никто не
знает — об их ожидании и ожидании — и на самом деле знать не хотят. В
постели этой лишь герои, и каждому известно, что удел героев —
беспокоиться. (всегда есть, о чем побеспокоиться. обо всем и ни о чем. в бесконечном круговороте ночных кошмаров.)
Та, в середине… та, что любит, чтобы все было простым и стратегически
четким, выпутывается из сплетения рук-ног и, пересев на край кровати,
подбирает с пола одежду. Откашливается, теребя лежащую на коленях юбку.
Тепло (жгучее. жаркое. искрящееся) ушло, и ни один из юношей не
поднимается, чтобы ее обнять. Просто смотрят на нее, на бледную кожу и
копну каштановых волос. Она натягивает юбку, отвернувшись к стене от их
испытующих взглядов, и говорит:
— До завтра.
И она знает. Знает. (знает боль. слабость. неверность)
Этот поцелуй у них не первый. Они уже обменивались в темноте сотнями,
тысячами, миллионами таких поцелуев, но к утру остается лишь слабое эхо
томительного шепота. Руки ищут, исследуют, раздевают. Сброшенные
рубашки и брюки забыты и мятой грудой лежат на ковре.
Рон целует его тут и тут (вот здесь, чуть ниже уха), уводя его к грани забвения. Гарри побуждает его двигаться дальше, шепча и выстанывая «вот тут» и «еще»,
а рыжий угождает каждой его прихоти. Рвется к нему бедрами, чувствуя
боль, кровь шумит в голове, и все становится неровным, искаженным —
водоворотом зыбких очертаний. Гаррины руки, пытливые ладони, цепляются
за все вокруг, и тогда…
Рон резко толкает бедрами, и Гарри своими
длинными пальцами обхватывает его член — пульсирующий и твердый под его
ладонью. И Рон тоже тянется к нему, а хватка Гарри становится сильнее,
когда они уводят друг друга к безумию. Воздух пропитан потом и запахом
секса, но в неведеньи — блаженство. (не взаправду, ведь реальность слишком осязаема)
— Ты его трахнул, — сухо говорит она, и, бог мой, как его это злит.
Просто невыносимо — думает, черт возьми, что знает все на свете. (и ведь знает.)
Он фыркает и, скрестив на груди руки, платит ей таким же сердитым взглядом.
— Любишь делать вид, что в курсе всего, что происходит, но это не так.
Она смотрит на него в упор (а может он солгать?) дымчато-карими глазами и безмолвно изучает, выгнув тонкую бровь, дразня и подзадоривая.
Он обрывает катышки на джемпере, глядя в ее глаза — сгинуть бы в них,
но лучше остаться снаружи. Вдруг затянет слишком глубоко, а риск — не
его стихия.
— Нет. Я не трахался с Гарри. (Ялюблютебялюблютебялюблю. Правда.)
Он толкает ее к стене душевой кабинки, одной рукой грубо зарываясь в ее
волосы, другой проскальзывая под резинку трусиков. Она уступает его
прикосновениям (которые ранят. калечат), моля об облегчении. Ей
хочется коснуться пола, но он ее приподнимает, не желая, чтобы она
пачкалась. Она — марионетка, руки-ноги дергаются, повинуясь каждой
команде его ладоней. Та рука блуждает, дразнит ее вход, ловкие пальцы раздвигают и потирают. Она бьется, изнывая (желаниежаждаэкстаз), хочется кричать, но он ей не позволит.
Он сминает ее губы жестким поцелуем, сталкиваясь зубами и сшибаясь лбами. Но им все равно.
— Гарри… (и
услышав имя, он дает ей это облегчение. потому что был таким всегда —
послушным, покорным и легко управляемым одним лишь звуком ее голоса.)
Он груб с ней, разводит ее ноги так широко, как только можно, и
врывается во влажное тепло. Она тесно обхватывает его, но его толчки
безжалостны (сильнеебыстрееглубже), зубы царапают ее ключицу,
правая ладонь ласкает ложбинку между грудями, а другой рукой он
подхватывает ее ногу под колено и кладет себе на плечо. Он хочет, чтобы
она почувствовала боль, и она это знает (потому что знает все на свете).
— Ты и Гарри. Вы… вы…
Она всхлипывает, но лишь от желания, пульсацией отдающегося между
бедрами. Их тени расплескались по стене черными бесформенными кляксами.
Просто разбитые углы и рваные движения. Ей все равно, на что они похожи
на стене, потому что эта красота почти пугает, и ей хочется в ней
раствориться.
— Нет. Нет, у нас ничего не было. (не было греха. не было лжи. проклятого обмана.)
Они лежат, не снимая белья, сцепивши руки-ноги, и смотрят в ту же стену, пока неторопливо угасает тот же свет. Он меркнет (как их желания, надежды и мечты),
и в этом нет ни скрытого смысла, ни знака, но им нравится делать вид,
что это что-то значит. Они почти не шевелятся — просто смотрят. То
прикроют глаза, то подвинутся на кровати. Ничего больше.
Сегодня на небе и звезды, и луна, но облака за окном заслоняют сияние, скрывая чарующее совершенство бархатной ночи.
Пальцы Гарри играют с пальцами Рона, а левой ногой он легонько
поглаживает ногу Гермионы. Прикосновения ни нежные, ни грубые. Просто
правильные, по-настоящему, но искренность чувств утрачена.
— Вы трахались, — рассеяно замечает он.
Они молчат. Лишь качают головами, по-прежнему не сводя глаз —
кобальтово-синих и карих — со стены. В сплошной преграде — ничего
интересного. Но это лучше, чем встретить измученный взгляд изумрудов.
— Трахались. Знаете, как я догадался?
Они качают головами.
— Вы на меня не смотрите.
Стоило ли так говорить, тем самым дав им повод уклониться от правды,
Гарри не знает. Ведь им известно — он поймет, что они не лгут, только
если они на него посмотрят. Однако они смотрят… пронзительно, обиженно
и честно.
— Не врите мне, — предупреждает он.
— Нет, Гарри. Мы этого не делали.
Но он знает.
И знают они.
