Солнечный май

Выбеленные солнцем деревянные рамы обтянуты москитной сеткой.
Глупость какая: это же школа чародейства и волшебства, нельзя ли использовать простое перманентное заклинание? Одинаковые больничные койки затянуты белыми простынями, тонкие занавески подрагивают от утреннего сквозняка и бросают на стены густые, сочные сиреневые тени. Майский жучок, запутавшийся в тюле, жужжит лениво и меланхолично.
За дверью визжит от ярости растрепанная Минерва.
- Что?! Этого… преступника… неуравновешенного и нетрадиционно…
- Ну, ну, это уж его личное дело…
- И Альбус доверил ему преподавать зелья! Воспитывать – Филиус, воспитывать! – детей… да ещё – слизеринцев!
- Но вы ведь согласитесь, уважаемая коллега, что Северус – настоящий слизеринец.
- О, ну естественно! Только настоящий слизеринец мог вот так перейти…
- Ну, если он – воплощение слизеринских качеств, то, стало быть, и образец для любого слизеринца. А остальное, дорогая Минерва – есть образец гриффиндорского предубеждения и пример разжигания межфакультетского конфликта.
Вот так тебе.
Драная кошка.
Шуршат накрахмаленные юбки Помфри, через секунду поистине неженская рука разжимает мне челюсть. Металлический привкус – опять этот чертов градусник.
- Отпусти.
- Северус, дорогой, ты не совсем здоров, и …
- Отпусти меня.
К чертям все градусники, свинцовые тюбики, цинковые палочки. Зеркальца на палочках и ампулы в ячейках. Хрустящие обертки, фантики, газеты, салфетки, наволочки, полотенца.
К черту. Туда же – телеграммы, листочки, записки, пакетики и шоколадные лягушки. Пока Помфри приходит в себя от изумления и оправляет фартучки, я сметаю всё это барахло на пол. Я бы и продолжил громить трижды проклятую палату – о, разбивать все эти вездесущие кувшинчики, подносы, капельницы, бутылочки, пузырьки, - но, вовремя разворачиваюсь и встречаюсь взглядом с бесконечно голубыми, успокаивающими и всепонимающими глазами.
- Мальчик мой, ты опять за своё.
Мерлин знает, какую власть имеет надо мной этот человек, но мои колени подгибаются и я, к изумлению и стыду своему, роняю все эти идиотские больничные штуки и беспомощно на нем повисаю.
Удивительное ощущение – как будто мои мышцы все разом превратились в губчатые мочалки, что лежат на этих блестящих раковинах. От меня остается только моя изрезанная шкура, а все внутренности словно плавают в мутном густом киселе. Он, кажется, хватает меня за плечи и бросает на кровать, а я тоже за него хватаюсь. Только как я от него отцеплюсь, если внутри моего тела нет ни мышц, ни импульсов, ни нервных окончаний?
-Ну же, Северус, хватит.
Помфри опять – с некоторым торжеством замечаю, что в этот раз неуверенно и боязливо – приближается ко мне с градусником.
Зло, зло, зло. Все эти тюлевые занавески и белоснежные марли, витамины и настойки, травы, солнечные блики и москитные сеточки, весь этот чертов май – всё как гребаные декорации. Из-под чистых юбочек вот-вот блеснет черный шелк венецианских карнавалов, и натянутая улыбка превратится в птичий оскал. Помфри приближается ко мне со всеми этими трепещущими оборочками и стеклянными баночками, и я поднимаю руку, чтобы снова её ударить.
Старческие пальцы крепко обхватывают мои запястья и прижимают их к подушке.
- Северус, успокойся.
Я не вижу его лица, не чувствую его дыхания. От этого человека у меня есть только сухие пальцы и звук голоса. И ещё – тень на стене, ровная, как гуашевое пятно.
- Тише.
Он заставляет меня лежать, как чертова бабочка в чертовом гербарии, пока эта ведьма разжимает мою челюсть. И – черт подери – у него это почти получается. Я лежу, придавленный к жесткой койке.
- Ещё тише.
Жук мерно стучится в стекло, и призраки отступают. Помфри краснеет и пятится назад, увлекая за собой караван накрахмаленных тряпок, солнце приветливо заглядывает в прозрачную колбу и плескается в медном кувшине.
- Вот так.
Альбус отпустил мои руки и наклонился надо мной. Тронул лоб старческим поцелуем.
- Температура нормальная.
И тут меня как прорвало. Обрывки воспаленного бреда, отзвуки ночных рыданий, отголоски бессильной ярости сплелись в один комок и бешено застучали в висках, в груди, в паху… Последним усилием я схватил его за плечи и впился в его шею отчаянным и почти злобным поцелуем.
А потом стал медленно оседать в его руках.
- Альбус, вы… Мерлин! Что он с вами делает?!
Чертова Минерва.
Чертова Помфри.
Я открываю глаза и тут же вижу светлые оконные рамы, прозрачные занавески и теплый май за окном. Странная, нелепая, сюрреалистическая картина: благополучная больничная идиллия и я, вцепившийся в директора.
Минерва открывает и закрывает рот, придумывая, с чего начать, и Дамблор подлетает к ней, галантно берет её под руку и почти волоком тащит из палаты. Только в дверях он оборачивается и смотрит на меня поверх своих сказочных очков – спокойно, ободряюще.
Дверь остается открытой, и я вижу, как в коридоре мелькает синий плащ, усыпанный серебряными звездами. Добрый волшебник с длинной плюшевой бородой. С игрушечными очками-полумесяцами. С голубыми глазами. Со смешными туфлями. С волшебной палочкой. С Минервой под руку. С тонкими пальцами. С великими мыслями. С улыбкой на устах.
Жук стучит в окно.
- У него снова жар, - устало констатирует Помфри.

Цыца-дрица-ум-цаца

Солнечный май - Текст произведения

влюблена в ваши строки:)

Спасибо Вам