Моя разноцветная фантазия

Italy

Джинни открывает глаза и потягивается, на секунду вытаскивая руки из-под одеяла. Тело тяжелое, как будто она мешок какой-то, а не живая девочка. Зевает, жмурится, из глаз брызжут слезы, и она вновь сворачивается клубочком. На часах пять тридцать утра. В комнате зябко. Джинни ежится и с удовольствием вдыхает холодный воздух.

Справа, на соседней кровати, зарывшись с головой в одеяло, спит Гермиона. Джинни не смотрит на нее. Гораздо больше ее сейчас привлекает комната, расцвеченная узкими лучами солнца сквозь щель в гардинах. Джинни опять делает вылазку из-под одеяла и сильнее приоткрывает штору над собой. Она торопливо отстраняется, но вспоминает, что на этот раз ее не обдаст с ног до головы пылью и дохлыми мухами, как было в первый день, когда их с Гермионой сюда поселили. Мама заставила их все здесь вычистить, и сейчас шторы цвета осенних листьев пахнут сосновой свежестью, ковер пружинит под ногами, как настоящий лесной мох, а их прикроватный столик украшает коллекция игрушечных леших.

Теперь, когда штора приоткрыта, Джинни наслаждается игрой солнечных лучей на ореховых обоях, огнем янтаря – глаз маленьких леших, переливами паутинки, которую Гермиона строго-настрого запретила снимать из уважения к паучку-хозяину.

Джинни радуется утру, прохладе, рези в глазах и забывает суетливые сновидения, которые преследовали ее всю ночь. Кажется, сны начались сразу же, как только она закрыла глаза. Она, будто в полубреду, слышала голоса взрослых на втором этаже и видела полоску света под дверью. Встревоженные мамины восклицания, убеждающие слова Сириуса, папино бормотание и смех Тонкс. Веселый, игривый смех, будто бы и не темная ночь на дворе, а какой-то радостный праздник. Этот смех придал Джинни спокойствия, и она уже не пыталась разлепить каменные веки, чтобы посмотреть, что случилось. Этот смех отдавался бубенцами у нее в ушах, пока тело закручивало в спирали, поднимало в воздух, уносило все глубже и глубже в пещеру сонного царства.

Где ее ждал барабашка.

Сначала она услышала рык. Тихий, но пробирающий до костей. Такой тихий, что, когда его слышишь, не успеваешь вскрикнуть или подпрыгнуть, а просто замираешь и позволяешь страху постепенно сковать твою грудь решетками. И у тебя волосы на голове встают дыбом, а взгляд бегает из угла в угол, пытаясь найти опору во всем, что тебя окружает.

Потом ты слышишь громкий глухой стук – вот здесь уже подпрыгиваешь, как горная коза, но не можешь от страха выдавить ни стона, ни хрипа – и из-под двери выкатывается тяжелой бронзовая дверная ручка. И тебе на минуту кажется, что ты внутри, а не снаружи. Что теперь, без ручки, ты уж точно не сможешь открыть эту дверь и навсегда останешься здесь, наедине с рыком, который иголкой вспарывает самую поверхность твоей кожи и отдает червоточинами в сердце.

Ты пытаешь пошевелить головой, отбросить наваждение, улыбнуться, но тебе не удается сделать ни единого движения, будто твою голову прижали к подушке фанерой с двух сторон. А тело твое все крутит в невесомости, как набитый мукой куль. Может, даже хорошо, что голова привязана? Потому что иначе ты бы улетела в космос. В холодный, безвоздушный, высокий. Ты начинаешь дышать ровнее, и перед глазами проносятся звезды, светло-голубые и белые, мерцающие на темно-синем фоне. Ты думаешь о млечном пути и молоке, которым мама поила тебя на ночь. И о том, как ты, переодевшись в свою пижаму с облачками, идешь в туалет. И о том, как видишь деревянную дверь туалета, и она начинает трястись. Трястись так, что если бы она была стеклом, то разбилась бы в один миг. Твое сердце бешено бьется, лоб мокрый от испарины, секунды тянутся каплями несвежего меда. В груди что-то тянет. Это оно – желание, чтобы дверь поскорее открылась. Ты хочешь видеть, кто там внутри, – хочешь немедленно, сейчас же. Но ты можешь двигать только глазами, и страшному существу придется справиться с дверью без твоей помощи. Чтобы убить тебя.

Нос.

Тебя почти касается влажный, сопливый нос. Скользкий, хрюкающий нос. Вокруг которого растут волосы. Из-под которого торчат желтые поломанные клыки. Ты не боишься: страх покинул тебя вместе с душой. Это не клиническая смерть, нет. Просто ты воспарила над своим телом и сейчас смотришь на него из верхнего правого угла комнаты. Круглолицая девочка с толстыми медно-рыжими косичками стоит на подкашивающихся ногах нос к носу с лохматым вонючим барабашкой. Стоит, обессилев, не в состоянии сжать кулаки или схватить палочку. Барабашка больше не рычит, а буравит девочку взглядом из-под черных бровей и качает патлатой мордой из стороны в сторону. Вслед за ним начинает качать головой и девочка. И тут тебя охватывает безудержное желание оказаться вновь в ее теле, потому что здесь, паря под потолком, ты ничего не чувствуешь – абсолютный ноль. Ты подлетаешь, пытаешься залезть в нее, но прежние ощущения не возвращаются: их как ластиком стерли. Ты стоишь так близко к барабашке, что его мутные карие глаза кажутся тебе неестественно сдвинутыми к носу. И тут – о ужас! – ты видишь, как он высовывает мокрый белесый язык и облизывается, глядя на тебя, будто ты какая-нибудь моль, а не девочка вовсе. Барабашки не едят девочек! Не бойся, кричишь ты ей – себе самой. Но на донышке сердца, там, где открывается трехстворчатый клапан, плещется не кровь, а желтое виски тревоги. И ты уже отчаялась стать с круглолицей девочкой одним целым, но…

Свет.

Открывается дверь, через которую ты вошла, и в глаза бьет яркий теплый свет. Такой яркий, что ты с трудом можешь различить, кто стоит в на пороге. А на пороге стоит девушка с радужными волосами. У нее косички-колоски – семь штук. Они тяжелыми ленточками бегут по всей голове и рассыпаются высокими пышными кудрями. Все косички разных цветов: желтые, зеленые, красные, синие. Только ярких цветов. Цветов радости. А в кудряшках какого только оттенка нет! И цвет кавказского ручья, и ирландского клевера, и болгарской розы! Пузырьки шампанского, зеленое яблоко, миллионы сладких сиреневых бутончиков, египетские пирамиды, облака. У нее в кудряшках путаются солнечные зайчики! У нее в косичках змеятся метелки вереска и лаванды! У нее в глазах пылает расплавленная радуга!

Тонкс.

И Джинни воссоединяется со своим телом, ожидая защиты разноцветной стихии, как юная дева, плачущая у ручья в ожидании феи. Тонкс подходит к ней, кладет руки на плечи, и скованность исчезает. Теперь она может двигаться: улыбаться, петь, хлопать в ладоши, болтать ногами. Но она только делает глубокий вздох, потому что иначе она проснется. Стоит ей сейчас пошевелится, как радужная стихия пропадет навсегда, так и не прижав Джинни к себе.

Тонкс колдует, становясь на миг грозной, как эльфийская царица; барабашка падает на спину, лапками вверх, и по его желтому клыку стекает липкая слюна. Джинни мысленно подается назад, к рукам, которые держат ее за плечи, и чувствует солнечное тепло на своей спине. Купается в нем, задыхается, почти плачет раскаленными слезами. Оборачивается, припадает к груди Тонкс, вдыхает аромат фиалок и сосен. Жмется, как маленькая, переминается с ноги на ногу, не решается заглянуть в глаза. Но Тонкс берет ее за подбородок, и Джинни смотрит на нее. Расплавленная радуга с перламутровой оторочкой. Разноцветные змейки волос. Фонтаны кудряшек. Ослеплена. Смотрит, смотрит, так долго, как только может, до соли в глазах, моргая время от времени, потому что ей кто-то сказал, что так лучше запоминается.

Все.

Она знала, что не успеет. Она знала, что не успеет насмотреться вдоволь до того, как пошевелится. И сейчас ее правая рука-предательница скользит по лбу, и Джинни переворачивается на другой бок. Все: уже можно открывать глаза. Ничего больше не будет, кроме мелькающих красно-желтых пятен под веками. А сердце стучит, как сумасшедшее, будто готовится увидеть ее еще раз.

Джинни распахивает глаза. Солнечные лучи переполняют комнату. Жарко. Душно. Волосы Гермионы свесились с кровати. Все ее лицо в румянце – она скоро проснется от жары.

Джинни вздыхает, купается в последних капельках неги и, как прилежная девочка, пересказывает себе сон, пока он не улетучился в то небытие, откуда пришел. Сладко зевнуть, потянуться, скинуть одеяло. Пересчитать леших на столике.

Посмотреть туда, где скрипит дверь и слышится знакомый звонкий голос:

- Девчонки! Подъем!!!

Где в проеме двери виден короткий розовый ежик, темные глаза и неуклюжие ладони Тонкс. Тонкс, которой вчера спасла ее от барабашки, когда она, невесть чего испугавшаяся, тряслась при взгляде на комки свалявшейся шерсти и желтые клыки совершенно безобидного зверька. Они однажды даже приручили такого, когда нашли его детенышем на чердаке в Норе.

Розовый смех.

Веселый смех Тонкс – отголоски сегодняшней ночи. Джинни теперь так любит эту озорную барышню с розовым ежиком, еще больше чем вчера любит. Джинни ей ничего не скажет, даже не намекнет. Но если у Тонкс когда-нибудь, хотя бы раз в жизни, на голове появятся косички всех цветов радуги, пышные кудряшки и чудесные солнечные глаза, Джинни больше ни за что на свете не отойдет от нее: будет ходить, как привязанная, пока Тонкс, наконец, наплевав на все пересуды, ни позволит ей остаться рядом с собой навсегда. И тогда воплотится в жизнь самая заветная, тайная, любимая и безупречная разноцветная фантазия девочки с медно-рыжими косичками.